Долина смерти (Искатели детрюита) - Страница 69

— Что ты хочешь делать? — Безменов испугался за целость его рассудка.

— Сейчас же испытаю руду и… и сделаю новую палочку.

Остаток дня и следующий день до полудня прошли в отчаянной суетне, от которой особенно досталось рабфаковцу. Изобретатель заставлял его раздувать горн с импровизированными из собственных кожаных штанов мехами, носить из «Долины» каменный уголь, доставать воду, заботиться о достаточном притоке свежего воздуха — для чего требовалось стоять у входа и изображать из себя ветряную мельницу, — подавать и принимать нужные и ненужные изобретателю аппараты и инструменты, наконец, вытирать у него лицо, с которого беспрерывной струей лился пот, и кормить его во время работы, подавая пищу прямо в рот… Все это безропотно сносил рабфаковец, видя ненормальную возбужденность своего друга.

Наконец, настал решительный момент. Изобретатель вылил в свинцовую головку выплавленный из руды в количестве одного дециграмма детрюит и трепетно ждал, когда он остынет. Этот трепет мало-помалу индуцировался и на рабфаковца.

Прошло с четверть часа. Изобретатель сидел и дрожал, не решаясь проверить своей работы.

— Ну же, ну! — ободрял его рабфаковец.

— Я боюсь, — хрипло вымолвил Востров.

— Черта ли там бояться?! — Безменов решительно встал и подошел к каменной глыбе, служившей им лабораторным столом.

— Подожди, подожди, я отвернусь! — прохрипел изобретатель, действительно, поворачиваясь лицом к стенке.

— Что нужно сделать? — твердо спросил рабфаковец.

Востров, дрожа всем телом и не отворачиваясь от стены, сказал:

— Возьми свинцовый шарик в руку и пальцем сдвинь с него крышечку… Направь на что-нибудь, хотя бы на дерево…

Прежде чем исполнить это, Безменов решил на всякий случай подготовить друга. Он сел с ним рядом на полу и спросил:

— Если шарик не даст никаких результатов, что это значит?

— Это значит, что мой детрюит — сволочь, а не детрюит! — прохрипел изобретатель. — Это значит, что он не подобен радию, который, как известно, сохраняет свою активность в течение 5000 лет. Это значит, что здешние руды перестали быть активными, походя по своей неустойчивости на малоактивные торий, полоний и эманацию радия… И это значит, что я снова сойду с ума…

— Вот что, друг, — решительно сказал Безменов, — если ты будешь городить такую чушь, то я сейчас же выброшу шарик к чертовой матери, совершенно не интересуясь его свойствами…

— Сделай, сделай это, — неожиданно согласился трепетный изобретатель, а потом, когда Безменов поднялся с пола, он ухватился за край его рубахи: — Оставь, оставь… не делай… я… ничего… я… выдержу…

«Не похоже на то», — подумал рабфаковец и вслух произнес, на детрюитные руды не возлагая больших надежд:

— Не нужно так падать духом. Что это, черт возьми, за мягкотелость? Где твоя выдержка? Стыдись… Ты ведешь себя хуже институтки, которой, помнится, сам же ты меня обругал… Ну, возьми себя в руки и сделай сам опыт… Черта ли, в самом деле, тыкаться носом в стенку? Ну, иди…

— Б-б-боюсь… — простонал изобретатель, повертывая к рабфаковцу лицо, искаженное страданием.

— Иди, — сурово приказал рабфаковец и, не выдержав роли, неожиданно рассмеялся, — иди и не блуди… то есть я хотел сказать: не трусь…

Востров попытался мышцами лица сделать ответную улыбку, но вышло скверно. Это он и сам почувствовал.

— Видишь, — сказал он, с усилием ворочая языком, — видишь, у меня даже лицо забастовало…

Еще минут десять пробился рабфаковец, стараясь влить бодрость в ослабевшего друга. Но заставить его подойти к свинцовому шарику он так и не мог.

— Вот что, — сказал он, наконец, потеряв терпение и делая свирепое лицо, — я сам произведу опыт. Но если ты, если ты сделаешь хоть самую легкую попытку грохнуться в обморок — по-институтски или как иначе — я вот этой самой палкой (у него в руках была суковатая дубинка), этой палкой начну приводить тебя в чувство… Попробуй только, чертова неженка!..

Он закончил так свирепо и так внушительно потряс дубинкой в воздухе, что изобретатель не на шутку перепугался.

— Л…ладно… — промямлил он. — Я п… постараюсь сссдержаться…

— «С…ссдержаться», — передразнил его рабфаковец, искусно вращая белками глаз, — ну… внимание!..

— Налейся кровью, черт тебя раздери! — внезапно заорал он, отскакивая от стола и потрясая дубинкой перед самым носом изобретателя, бледного, словно капуста, выросшая в тени. — Налейся кровью, я тебе говорю! Что это за бледная немочь?..

Он подождал, не спуская гневно-сверкающего взора с перекошенного лица изобретателя, пока это лицо действительно не порозовело.

— Теперь смотри: раз, два…

Из шарика вырвался легкий свист, но дерево, на которое было направлено его отверстие, продолжало стоять незыблемым и нетронутым. И свист прекратился.

— Что-о!! Чего-о!! — рявкнул рабфаковец, видя, что изобретатель медленно, зато верно, оседает к полу.

— Я… ничего… я… устал…

— Ах, ты устал!! Подними голову, чертова кишка!! Ну, живо, живо!.. Так, так, выше!..

Востров сделал попытку противостоять дурноте и верчению в глазах, но, не осиля ни того, ни другого, во второй раз окунулся в глубокий обморок.

…Опять пришлось рабфаковцу щекотать ему пятки, дуть в нос, разминать грудную клетку, тянуть за уши, щекотать под мышками… Одним словом, снова пришлось применить все известные ему средства — до 33-его включительно.

Дьякон сидел в соседней пещере, ни одним звуком не выдавая своего воскресения из мертвых; через трещину в стене он не только слушал, но и наблюдал за развертыванием драматического эпизода. Очнулся он еще тогда, когда «искатели детрюита» стояли над ним со скорбными минами. В пещере он окончательно пришел в себя, ощупал свои глубокие раны на конечностях и лице и прошипел с чувством, не сулящим ничего приятного никому, а в частности шакалам, к которым был адресован его змеиный шип: